Жомболок - Ока Саянская

Мы все умеем говорить и знаем смысл слов, все же чтобы их понять, слова нужно взять в руки и потрогать, растереть в ладонях и почувствовать, как те крошатся.

Слово первое. 

Дождь в дорогу - хорошая примета.

19 человек на Жомболок и Оку - йо-хо-хо - хорошая цифра. Простая, красивая в своем монолите и делимости только на саму себя и единицу.

Среди нас не нашлось единства: кто-то с детства знает, что уезжать в дождь хорошая примета, кто-то, что плохая.

В первые полминуты на воде "Ебучие Рога" сломали весло, в первые пять минут притерлись к веткам (одна из них удачно прошла между моим спасжилетом, плечом и шеей), а за первые пятнадцать минут искупались все.

Возможно это и была удача для груженой четверки с несгребшимся экипажем.

В начале маршрута по Жомболоку горы - пемза - похожи на разломанный хлеб, как будто каравай ржаного поломали руками. Мы все глазели на них. А им было все равно, много нас таких проплывало и немало еще проплывет, пока они не станут топчаном для леса. Они уже ленивы и только крошатся.

Слово второе.

Страх.

На берегу порога Бильярд страх проникал в меня из влажного воздуха, из воды порога, постепенно заползал внутрь и пытался заглотить нутро, надеясь поселиться во мне и только упрямство выталкивало конкурента. Нестерпимее и страшнее оказалось не пойти порог. 

Страх не любит скорости, он отстает. Страх любит уют и теплый осмотр, а за пропадающем в сливе катамараном он не поспевает. Катапульта - внезапность, восторг и в конце радость, что прошли. На осмотре она выглядит по-другому, главное - не успеть рассмотреть страх, который сидит на камнях под сливом и ждет, пока ты замешкаешь.

Переодеться в сухое, отогреться и пойти смотреть порог - вот рецепт страха и Недотроги. И ты будешь есть его на завтрак вместе в кашей, и перетаскивать за плечами в герме, пока обносишь порог. 

Я люблю кулинарные рецепты, я люблю есть,  страх - нет.

Слово третье.

Разговоры.

Разговоры - прекрасная вещь, тянущаяся куда лучше любой резины. Минуты в пороге Катапульта хватило на вечер, на нервное утро, на оставшиеся дни похода и даже на Иркутск. Наверное, и на гусятник хватит.

Даже в очереди на вечернюю диклофенаковую поясница-пати разговоры никогда не прекращались.

Слово четвертое.

Гостеприимство.

Крайне архаичный жест - обмен дарами. Крайне архаичная традиция - усадить путников за стол. Они в Москве не имеют смысл, а на берегу бурятской реки приобретают наполнение и вкус. 

Все это похоже на микс мифов древней Греции и историю из сборника "Сказки народов СССР". С берега в гости приглашают улыбчивые, сочные, дородные, красивые женщины. А, когда ты приходишь к ним в лагерь, видишь, что у них добрые глаза и ловкие руки, ставящие на стол тарелку ухи, оргомную миску салата и кружку с разбавленным спиртом. Мужчины в лагере заводят разговор о практических сиюминутных вещах: погоде, способах чалки, расписании ходовых дней.

Ты оставляещь хозяевам дар - разбавленный спирт.

Когда приходят к тебе в гости, ты достаешь припрятанную бутылку, собираешь на стол кружки, угощаешь. Только вот мне казалось, что у меня это получается куда как хуже, чем у группы принимавшей нас первыми.

И традиционный обмен дарами, от нас - кофе, от них еще что-то. Казалось бы лишний жест в наше время. Но это не точно.

Слово пятое. 

Вода.

Если страх солитер, жаждущий втиснуться внутрь, то вода всегда готовая принять и обнять мать. Она сразу же обволакивает и несет на своих сильных натруженных руках. Кстати вырваться из ее хватки, как уйти голодным от бабушки. Пересилив течение, когда оно несет перегруженный катамаран, ты можешь гордиться собой. 

Как ни странно, больше и напряженнее всего гребла, когда наш экипаж не смог выгрести из течения причалить к стоянке, и нас несло вниз по течению. Раза три думала, что больше не могу грести. Оказалось, что могла.

На дневке, когда светило и солнце и топилась баня, я много раз купалась. Вода с приятной прохладой принимала тело и давала проплыть сквозь течение. Мне пришел в голову странный вопрос: мы каждый раз спорим с водой, меняя траекторию катамарана, или все же дружим с ней, идя по ее току?

И еще. Воду укрощает огонь. После бани, выбежав из горячего плена кислотно-зеленого тента, вода становится другой, дружелюбной, услужливой и покладистой. Никакая вода после бани не может быть холодной, только расторопно охлаждающей. И даже пошедший дождь не перечит. Он все равно будет этой рекой.

Слово шестое.

"Главное, ребята, сердцем не стареть"

 Сдувающий весло ветер, нескончаемо бьющий дождем в лицо в последний день - достойное окончание похода. Как восклицательный знак в конце длинного предложения. Так нас провожала Ока Саянская, боясь, что мы не прониклись всей ее мощью, что нам не хватило увидеть, куда она заносит на берега топляк во время паводка. 

Кто-то в любой непонятной ситуации молчит, кто-то поет, причем именно песни героического прошло, а кто-то уже стоя у костра настойчиво отказывается от алкоголя.

Солнечное жаркое утро последнего ходового дня у "Рогов" началось с бутылки густого и терпкого красного вина, продолжилось вальяжным коньяком на солнечных просторах реки. Принял эстафету суровый и верный бавленый товарищ спирт, который поддержал в холодный дождь и шквальный ветер. После к переодетым в сухое людям на стоянке подкралось пиво, купленное только что в магазине и выставленное на сколоченный столик с навесом (как грибок на детской площадке). Ну и посмотрел на всех со дна бутылки зеленым глазом абсент, его так долго прятали в гермомешке, не показывали ему красоту вокруг. Любую историю можно рассказать через разное: историю войн, культур, экономических формаций, быта... Вот вам история дня через алкоголь. 

Главное, ребята, сердцем не стареть и почаще вспоминать песни, с которыми не мы первые приходили сюда и, надеюсь, здесь еще ни раз пройдут. Зеленое море еще должно услышать песню о нем.

 

Слово последнее.

Мир.

Вода течет с силой и грохотом врезается в скалу. Она разбивается в брызги и откатывается назад. Дерево растет такое жесткое, в то же время такое гибкое, но его сминает масса снега с той же горы и кладет на склон, красиво так, ровненько, в рядок.

Ты можешь сколько угодно меняться, прежнем не вернешься. 

А вот мир, в который возвращаешься, остается прежним, он тебя не видел всего две недели. И встретит тем же самым кирпичным монолитным лицом, под которое никто не позаботился подложить соломки. Теперь ты снова тот карандашик, который укладывают в не для него сделанный пенал.